Домом возле Ушайки Григорий оставил управлять Ваську-Томаса, вел бы учет вина, кое будет сижено, да покрепче вешал замки на погреба с бочонками. За домом в Нижнем посаде обещал доглядывать Девятка Халдеев с женой. Их двор был по соседству.
Из холопов Григория в Кузнецкой отправился только Бадубайка, но ехал он как бы сам по себе, ибо Григория везли казаки с письмом к воеводе Кузнецка.
Дорога была нелегкая, через многие горы и реки. Ехали казаки тайными каменистыми тропами, привалы делали в тихих безлюдных местах. Выставляли дозоры.
Возле перевоза через Тому видели на скалах рисунки давних неведомых людей. Охоту на лосей рисовали те люди. Погоню. Удирающие лоси и бегущие за ними с копьями и луками человечки.
Григорий думал о них, о человечках. Был тут лосиный водопой, они тут и охотились. Ни городов с башнями тогда не было, ни огненного боя. Спали в пещерах, как отшельники Петр и Максим. Холодные, голодные. Однако род продолжали, и дошел этот род до сих дней.
Ночью из реки высовывались белые руки русалок, их было видно при луне. И казаки крестились и молили Бога о прощении. А при порывах ветра слышалось жалобное завывание.
Чем дальше пробирались на юг, тем теплее становилось, тем меньше была заметна осень. Пошли холмы да увалы, иные горы дымились.
И настал день, когда на склоне горы увидели Кузнецкий город. Крепость каменную, тут не Томск, тут камня много, строить из дерева — резона нет. А за стенами крепости — все, как положено: воеводская хоромина, съезжая и тюремная избы. Церковь. Посады по склону горы, даже кладбище и то высоко на горе.
Воевода тамошний отнесся к Григорию строго. Прочел он письмо Осипа Ивановича Щербатого и сказал:
— У нас не заворуешь, жить будешь за приставом — Силантием Агеевым. Казаки тебя к нему сведут.
— Сам дойду, ноги есть и конь у меня добрый.
— Знаем, что ты не лыком шитый, да и мы не из рогожи шьем одежи, — сказал сердито Афанасий Иванович, — ты ссыльный, и слушай, чего тебе говорят.
— Ну, да, — сказал Григорий, — понятно, что в бане хозяином бывает веник. Ладно, пусть ведут на постой…
Идут, глядят. Ага! И тут — тыны двойные, много собак, караульные на башне, тоже люди неспокойно живут, в напряжении, как лук натянутый.
Пришли к Силантию на двор. Казачина здоровенный, хмурый. Женка его дородная, а зеленые глаза лукавы, улыбка такая ехидная. А еще с Силантием живут малолетний его сынок Петюшка да престарелый отец, известный всему городу герой — дед Иван. Когда он свое геройство совершил, сам не помнит, малым был, лет одиннадцати.
И было так. Сперва над Кузнецким днем звезда зажглась и вроде бы с ушами, как у зайца. А в центре звезды можно было разобрать как бы две сабли кривые, крест-накрест. А через день у одних хозяев родился двухголовый теленок, а у других гусь стал петь по-петушиному. Потом вместо ржи выросла неведомая трава, ее косишь, а она пищит: «Нищета-нищета!»
И вышло, что хлеб собрать не успели, горох не смолотили, репу не выкопали, а город обложили телесы. Да так, что и мыши не проскочить.
Есть уже нечего, болезни пошли. Стрелы с огнем летят, дома загораются. Телесы на последний приступ идут. Лестницы к стене приставили, тучи стрел пущают, а защитники города все убиты да ранены.
Ванятка на башню влез, к пушке приник, факелок поднес. Рявкнула пушка, да и в самую гущу проклятущих ядро ударило. Испугались нападавшие, с лестницы, как горох, посыпались, да на коней, да показали городу хвосты.
Вот что вышло. Так он стал героем. Если бы не он — Кузнецкий пал бы.
Что ж. С героем всегда приятнее. Бадубайку сперва приняли плохо, дескать — татар не держим. Григорий сказал:
— Что это вы, слуга ведь мой. Он мирной. Языки знает, на торг ехать или еще куда, с собой будете брать, вас никто не обманет.
12. БАБЬЯ БАНЯ
Хоть и южная земля, но и там зима приходит ненадолго. Легли снега и в Кузнецком. В избе у Силантия Агеева поставец у печи, красный деревянный с железными держалками, в нем лучина горит, Агафья за прялкой сидит. Мужики уж вымылись, две соседки воду греют, готова будет, — стукнут в окно, Агафью позовут.
Силантий, Григорий да дед Иван хлебное вино пьют после бани. Доброе вино и не стоит ничего: Григорий с Бадубайкой сами его в той же Силантьевой баньке накануне высидели. Силантий опьянел, ругается:
— Ты, Григорий, за меня отдан. Днесь, опять кудой-то ходил без моего ведома. Ей-богу, свяжу, я твой пристав, я чё хочу, сделаю с тобой.
Бадубайке смешно, Григорий хмурится, а пьяной казак все больше строжится, он не простой казак, он десятник, его сам воевода в почете держит.
А на лавке, напротив Агафьи, сидит Петька махонькой, он сегодня — царь гороховой. Шаньги Агафья пекла да ватрушки, а в одну шанежку горошину запекла. Кому горошина в рот попадет — тот весь день царь, все его приказы выполняться должны. А на голову гороховому царю надевают корону бумажную, в одну руку дают скалку — скипетр, в другую — репу — державу.
Сегодня Петька с самого обеда — царь, уже и вечер, пора бы ему успокоиться, а он все приказы отдает:
— Батяня, прокати за коньку!
Силантий встает на четвереньки, Петька его босыми пятками в бока лупит:
— Н-но, пошел!
На Григории тоже не раз прокатился, на Бадубайке — тоже. Сидит измышляет, что бы такое еще приказать?
Григорий подмигнул Бадубайке, в момент, когда Агафья лучину меняла, всыпал в вино Силантию порошку. Тот и задремывать начал. Деда Ивана тоже в сон потянуло — не те года. Да и Петька устал, угомонился, спать готовятся.
Тут и в окно постучали — в баню Агафью зовут. Петька рядом с дедом на одной лавке прикорнул, Силантий — на другой.
Григорий с Бадубайкой в сенцы потихоньку за Агафьей вышли, надели бабьи кантыши, треухи, да по тропке, потупившись, за Агафьей скрипят. Если кто из соседских дворов глянет, что увидит? Идут три бабы в баньку, две здоровенных, одна поменьше. Разве в темноте заметишь, что одной, самой высокой, кантыш маловат?
Григорий шепчет Бадубаю:
— Был я на Москве в войске. Вот так бывало: еще и боя нет, а уж пушки к бою готовы и ядра заряжены, мочи нет, как хочется неприятеля поразить.
Агафья с соседками остаются в предбаннике: испокон веков заведено в русских баням сначала мужикам помыться, а уж после — бабам. Мужик более чистым от природы числится. Устроен так. Хотя из одного теста и тех и других Господь замесил.
Налили бабы воды в ушаты и ну в предбаннике белье в горячей воде жамкать. А Григорий с Будубаем скинули кантыши и всю одегу, и в жарко натопленную моечную ринулись.
Внутри банька обшита тонкими стволами осинника. На полке у двери — пучки целебных трав. В воде запаривать и голову мыть травяным настоем полезно.